История не любит сослагательного наклонения. Мы не в силах представить то, что могло бы произойти с каждым из нас и как бы сложились наши судьбы, не случись то или иное событие… Маленькое или большое… Незначительное или важное… Но то, что многое было бы иначе, сомнения не вызывает…
Но всё же позволю себе немного пофантазировать… Кто знает, не случись Великая Октябрьская Социалистическая Революция, так бы и был герой моего рассказа, мальчишка Володька, либо дворником, либо чернорабочим, гнул бы он свою шею всю жизнь на хозяина или нет? Наш президент уверен, что потрясений в нашей стране достаточно, что свой лимит на революции мы уже исчерпали, а значит, пусть всё остаётся так, как есть, нечего, мол, экспериментировать… Теперь у нас порядок такой! У нас — стабильность!
У Володьки из моего рассказа тоже было всё "стабильно", только почему-то его это не слишком-то устраивало… Вот наш президент однажды не без гордости заявил, что он — из простой рабочей семьи, а теперь вот — руководитель такой большой страны! Вот уж "Кто был никем, тот станет всем!" Сработал, как любят ныне говорить,"социальный лифт"… И, похоже, в этом случае советская система, установленная в результате революции, не так уж и плоха… А вот для ставшего президентом простого паренька из рабочей семьи теперь потрясений не нужно… Его очень даже устраивает выстроенная "стабильность"… И здесь речь уже идёт не столько о "социальных лифтах", которыми сейчас в нашей стране пользуются граждане определённой категории, сколько о выживании русского народа…
ОДИН ДЕНЬ ИЗ ЖИЗНИ ВОЛОДЬКИ, ИЛИ ЗАКРЫТЫЕ "СОЦИАЛЬНЫЕ ЛИФТЫ" КАК ПРИЗНАК "СТАБИЛЬНОСТИ" (Фантасмагоричная история)
Съёжившись в старой засаленной телогрейке, маленький Володька, голодный и озябший, дремал в углу холодной дворницкой. И виделось ему, будто стоит он у булочной Хромова, не спуская глаз с такого манящего бисквитного пирожного с шоколадом, присыпанным молотыми орешками… "Спишь, чертёнок? — услышал он хриплый голос деда Матвея, — вставай, за водой сбегай! Чай скоро пить будем".
Володька нехотя и медленно встал, поёжился, протёр заспанные глаза. "Дед Матвей, а мне пирожное снилось", — сказал он, чем немало удивил и озадачил старого дворника. "Пирожное? Ну, ты, Вовка, хватанул! Пирожное ему, понимаешь, снилось… За водой беги, фантазёр ты этакий". Володька взял ведро и неспешно вышел из дворницкой. На улице хоть и светило солнце, но было так холодно, что показалось Володьке, будто мильоны острых иголок вонзались в его лицо. Чтобы хоть как-то согреться, он побежал, размахивая старым, со скрипящей ручкой, ведром… Едва он привычно свернул за угол, как столкнулся с толстым розовощёким городовым, который тут же схватил растерявшегося Володьку за похожий на ветошь шарф.
"Ах, ты шельма! Ты что же, бестия, носишься? Порядок нарушаешь! Господам хорошим своим видом все настроения портишь!" — гневно проговорил городовой." Тут господа в шубах ходят, чины важные, а ты, оборванец, все пейзажи поганишь! А ну, чтоб ноги твоей через минуту здесь не было!". Получив крепкий подзатыльник, Володька стремглав пустился к обледеневшей колонке, набрал воды и после, стараясь не привлекать к себе внимания, направился с тяжёлым ведром к дворницкой, где его ждал старый дворник, дед Матвей…
Через час они уже сидели и пили горячий чай. Володька, вспомнив про недавний сон с пирожным, крепко сжимал в руках кружку и пытался согреться. В животе его урчало… Ему хотелось есть… Дед Матвей достал из кармана своего латаного зипуна бумажный свёрток, развернул его и протянул Володьке ломоть хлеба с салом. "Держи, Вовка, тебе поесть надо", — сказал дворник. Они ели хлеб с салом, откусывали луковицы, всё это запивая горячим и едва сладким чаем, и молчали… И казалась сейчас Володьке эта нехитрая снедь такой вкусной!
"Скажи, дед Матвей, а Алёшка чай пьёт с пирожными?"- вдруг спросил Володька. "Какой же он тебе Алёшка? Он барский сын, Алексей Фёдорович! Он персона важная, не чета тебе, Вовка!" — сказал дворник. "А пирожные… Он, Вовка, не только пирожные, он и ананасы с рябчиками ест! Во как!" Володька допил чай, вздохнул и неожиданно выпалил:"А разве, дед Матвей, это честно? Они в барских хоромах рябчиков едят, а мы с тобой тут мёрзнем да окромя чая с хлебом и не едим-то ничего!" Дед Матвей взглянул на Володьку, грустно улыбнувшись, вздохнул:"Нас, Вовка, таких, поди, вся Рассеюшка-матушка… А они, что… Люди богатые, знатные! Вот ты, Вовка, писать и читать умеешь? Не умеешь! Значит, тебе и мести всю жизнь барский двор!". Дед Матвей смотрел на маленького растерянного помощника и было ему от слов своих грустно и тоскливо… "Это, Вовка, порядок такой! Тебе ещё повезло… Вот в городе оказался, спасибо Фёдору Николаевичу, что взял тебя ко мне в помощники… Да и семье твоей в деревне проще… А тут город, культура вон рядом, люди важные… Вертел бы ты сейчас хвосты коровам, а тут, глядишь, через год-два на завод пойдёшь работать! Там печи огненные… В тепле хотя бы зимой будешь".
"Но ведь это нечестно! — взволнованно сказал Володька. — Я тоже хочу быть важным человеком, чтобы книжки читать и на культуру смотреть! Я не хочу всю жизнь горбатиться на хозяев и богатеев!"
"Честно — не честно… Не нам, Вовка, об этом судить! Мы люди маленькие, мы барину служить должны… Не положено нам с тобой грамоту знать. Ни к чему нам это… Нам на хозяев работать надобно… И помалкивать! Так уж испокон веков повелось… Понял, Вовка?" — сурово спросил дед Матвей. "Понял…"— еле слышно промолвил Володька. "То-то… Ну, хватит языком молоть! Бери, Вовка, лопаты, вон, вишь, опять снегу присыпало, да и дровишки не ровён час Пахомыч привезёт", — сказал старый дворник, надевая огромные варежки.
Володька взял лопаты и вышел улицу… Смеркалось… Под ногами хрустел снег, морозный ветер снова ударил Володьке в лицо мильонами иголок… Он взглянул на барский дом, на светящиеся теплом и уютом окна… Там есть пирожные и загадочные ананасы… Дед Матвей закрыл дворницкую, подтолкнул замечтавшегося Вовку и пошли они чистить барский двор, в ворота которого уже въезжал на своей старой кляче угрюмый и промёрзший Пахомыч с дровами… Спустя тридцать лет дворник Володька впервые не вышел из своей дворницкой… Он бездвижно сидел в углу на старой табуретке, и на его бледном безжизненном лице застыло некое подобие спокойствия…